Этот добродушный улыбчивый мужчина сразу располагает к общению. Кажется, что все у него в жизни складывается замечательно. Если вдуматься, он и вправду счастливчик: почти 35 лет назад Александр Железняков входил в так называемую группу смертников. На крыше третьего блока Чернобыльской АЭС он вместе с товарищами проводил радиационную разведку.
Разведка в радиационном аду
В ноябре 1986 года выпускника Днепропетровского химико-технологического института Александра Железнякова вызвали в военкомат и отправили в Чернобыль на военные сборы. Тогда на атомной электростанции уже работали специалисты военной кафедры ДХТИ, которые разработали новую технологию дезактивации: их рецепты смесей оказались эффективными и очищали от радиации поверхности гораздо быстрее, чем другие составы. Сразу после аварии ученые направили в правительство свои разработки и предложения. Осенью к ним наконец-то решили прислушаться. Тогда химики попросились ликвидаторами в Чернобыль.
— Когда я ехал на место аварии, знал, что предстоит заниматься разведкой, — вспоминает Александр. – Однако человек, который ее заказал, нас не встретил. И тут мне навстречу идет начхим особой зоны, преподаватель военной кафедры ДХТИ Григорий Гольцман: «Нечем заняться? Пошли, нужна разведка». Взял только добровольцев, причем офицеров, которые понимали степень опасности. Нашей задачей было вернуться живыми и принести данные об уровне радиации на крыше. По данным Госкомиссии, он составлял от 4 до 15 рентген, в отдельных точках – до 50. Большие начальники уже получили ордена, доложили, что все отлично и можно запускать третий реактор. Но Григорий Гольцман усомнился: если в помещениях сумасшедший уровень радиации, крыша чистой быть не может. На свой страх и риск он вместе с добровольцами решил провести еще одну разведку кровли.
Когда на крышу третьего реактора запускали трех роботов, немецкий сгорел через десять минут, наш — через двенадцать, а японский вообще отказался работать. Группа, в составе которой работал Александр Железняков, разведывала сначала площадку Н, затем М. Площадка М — это район трубы, в одной точке (на металлической плите за трубой со стороны разрушенного реактора) дозиметр показывал 13 тысяч 800 рентген – практически как в эпицентре ядерного взрыва! Но это выяснилось уже гораздо позже. После получения результатов разведки для очистки крыши собрали отдельный полк. Солдат и химиков на опасный объект пускали на 25—30 секунд. Практически все выпускники Днепропетровского химико-технологического института тех лет и мужская часть преподавательского состава прошли через ЧАЭС, многие — в несколько заходов.
— На ЧАЭС я ездил два раза: в 1986 году был там в общей сложности 46 суток и в 1987-м – 44 дня, — рассказывает Александр Железняков. – На станцию выезжали ежедневно, без выходных и праздников, иногда там и ночевали. Конечно, здоровьем рисковали все мы, но больше всего – Григорий Гольцман. Он потом полгода лечился в Израиле – там его буквально вытащили с того света. Григорий Романович первым вышел на крышу и последним оттуда ушел. И это при том, что стрелка дозиметра показала больше 200 рентген. Страха не было, я просто работал: снимал данные и шел на следующую точку. Когда меня затошнило и закружилась голова, Гольцман буквально вытолкал меня с крыши. Возможно, это спасло мне жизнь. А наша работа спасла жизнь тем, кого после получения от нас точных данных об уровне радиации не отправили работать на загрязненный реактор. После выполнения задания ликвидаторов в те годы отправляли просто домой — о реабилитации заговорили годы спустя.
На сегодняшний день Александр Александрович — едва ли не единственный, кому удалось остаться в живых. После работы на крыше ликвидаторов отправляли на профилактику или лечение. Именно там умерла большая часть разведгруппы.
Александр тогда в санаторий не поехал, остался в Чернобыле. С очень большого уровня радиации он перешел на просто большой, потом на средний и на малый. Из зоны он выходил поэтапно, и это тоже помогло ему избежать гибели. После 90 суток пребывания на ЧАЭС Железнякову официально поставили 25 рентген. Конечно, это было в несколько раз меньше реальных показателей. И дали аж 100 рублей премии вместо положенных 700.
Деньги на ежегодное оздоровление он ни разу не брал, раз в год ложился в больницу на обследование и реабилитацию. Работал на «Днепрошине», в различных фирмах – техническим, коммерческим директором. А потом новое испытание – война, на которой он снова стал добровольцем, только теперь уже в другой зоне.
Командир с позывным «КИТ»
В марте 2014-го Александр Железняков отправился в военкомат, но не взяли из-за возраста: ему тогда было уже 52. Все лето общался с ребятами из 39-го мотопехотного батальона. В августе стало ясно, что дела на востоке Украины плохи.
1 сентября Александр Александрович снова пошел проситься на фронт – нужно было закрывать Днепр от оккупантов. Свою медицинскую карточку не показывал – иначе вообще никакого разговора не было бы. После долгих уговоров ему предложили быть корректировщиком огня. Мужчина согласился, хотя в итоге ни дня этим на позициях не занимался. В составе 39-го мотопехотного он был командиром взвода, заместителем командира роты. Воевал в районе Трехизбенки, Кряковки на Луганщине, позже – в Донецкой области. Долгое время у него был позывной «КИТ», который образовался из первых букв имен его троих дочек: Кристины, Ирины и Татьяны. В зоне ООС пробыл 13 месяцев. Ранений, к счастью, удалось избежать, а вот контузию получил. Когда Александра Александровича привезли в Харьковский госпиталь, он почти ничего не видел — три месяца почти безвылазно провел под землей, в окопах.
— Признаюсь честно: страшно было и на крыше третьего реактора, и на передовой, — не скрывает Александр Железняков. – Но отец меня всегда учил, что жизнь казака – служение Отечеству. Когда ехал в Чернобыль, знал, что ситуация серьезная: Днепропетровскую область уже готовили к эвакуации, нужно было срочно ликвидировать последствия аварии. То же самое было и в 2014-м: наша армия была оснащена тогда слабо, враг запросто мог дойти до Днепра. Жаль только, что наше государство не оказывает необходимой помощи тем, кто ее заслужил. Помню, еще на первом съезде «Союза Чернобыль» ребята говорили: «Мы потеряли здоровье. Не можете его вернуть – компенсируйте». Я против льгот, я за компенсацию. Уверен: народ, забывший своих героев, перестает быть нацией.
Сегодня Александр Железняков работает воспитателем в Днепровском региональном центре профтехобразования. Эта работа помогла ему снова почувствовать себя нужным на гражданке. После возвращения с войны он долгое время вообще не хотел никого видеть. Общение с детьми стало для него своеобразным курсом реабилитации, точно таким же, как работа в детских оздоровительных лагерях после Чернобыля.
— Дети хорошо вытаскивают из депрессии, — уверен мужчина. Они нужны ему, а он – им. Жизнь продолжается.
Юлианна Кокошко, фото Владимира Федорищева и из архива Александра Железнякова.
Категория: Интервью, Новости Днепра, Общественные и социальные новости Днепра
Метки: чаэс