Несмотря на весь сюрреализм и страх в зоне, ты часто улыбаешься. Глупой и пустой улыбкой. Иногда мне кажется, что она больше мстительная или циничная, чем глупая…
В иллюзорном «русском мире» тебя встречают «палац культури», «студія писанкарства», «санітарно-епідеміологічна станція», «паляниця», «пиріжки», «вул. Сосюри», «квіти», «ринок».
Ты идешь среди этого всего и понимаешь, что именно здесь и сейчас пересеклись все параллельные прямые мира. Тебя это смешит и злит одновременно. Сжав губы, улыбнувшись очередному «і», «є», «ї» в надписях, вывесках и витринах, ты зло шепчешь, глядя на триколор: «Врешь, не пройдешь!» Здесь твое двуязычие приобретает иной смысл. Здесь двуязычие – вызов. Как-то так! Вызов пришедшему защищать «русское» «русскому миру»…
Эти ряды на рынке были моими любимыми. Когда рынок только начинал строиться, это был маленький серо-голубой киоск. В него всегда было трудно пробраться, а выйти еще труднее. Хозяйка ларечка вечно находилась в полусогнутом состоянии из-за того, что весь товар был разложен по коробочкам, ящичкам, контейнерочкам, которые стояли друг на друге. Чтобы что-то найти или достать, ей приходилось постоянно наклоняться и их переставлять. Так, в согнутом положении она слушала заказы, держала все в памяти, быстро-быстро перебирая только ей известные коробочки. Как она запоминала, где они лежат и куда она их переставляет, непонятно. На ларьке не было названия. Все называли его просто – «рукодельная».
Всего за пару лет малюсенькая рукодельная преобразилась, заняла с двух сторон ряда по три больших и светлых контейнера (так на рынке называются торговые модули). Нитки, схемы, бисер, коннекторы, ткани, пайетки, крючочки, иголочки, рамочки… Здесь всегда можно было найти все, о чем мечталось и к чему стремились умелые ручки.
Схемы вышивки были расположены по размерам. Эти – для гобеленов. Эти – для крестика. Эти – для глади. Эти – для бисера. А еще – ленты, искусственные цветы… Здесь же можно было заказать веночки, вышиванки, рушники и детские украинские костюмы. Через время в одном из модулей открыли и постоянную выставку-продажу. Городские рукодельницы сдавали на реализацию свое творчество и частенько прибегали, чтобы на вырученные от продажи деньги взять что-то новенькое в коллекцию. Вышитые портреты Тараса Шевченко и Леси Украинки в калиновых венках всегда висели в центре. И недолго. Их покупали в школы, детсады. Вышитые бисером иконы и рушники приобретали на свадьбы. Именные вышитые иконы стали трендом для подарков на день рождения. А еще куклы-мотанки, писанки, сувениры. Донбасс перед войной стремительно украинизировался. И народное творчество как нельзя лучше пробуждало в людях спящее генетическое зерно.
Сейчас работает один из шести модулей. Бисер, ленты, схемы. Все то же, но ассортимент меньше. Оно и понятно. У людей нет денег, не до рукоделия. Центральное место теперь занимают иконы. С горечью отмечаю множество схем с царской семьей, иконы Владимира. Это товар из РФ. Ни волошек, ни калины. Суровые лица святых, мучеников. Но все равно возле ларька по нынешним меркам людно — аж пять покупательниц. Перебирают схемы.
– Скажите, а это все рушники или еще есть? – спрашивает покупательница. – Тут только Пасхальные.
– Есть, не выкладываю, чтобы не перелапывали, – отвечает продавец. – А вам Великодневый?
Покупательница кивает. На прилавок ложится кипа рушников. Мне не видно, чем они отличаются, так как их плотно обступают выбирающие.
– Ой, а мне бы с житом и волошками, – бросает перебирать иконки и поворачивается к рушникам еще одна покупательница. – Так хочу золото с синим. Да-да, и вот нитки у вас именно такие, яркие, волошковые. А с люрексом, золотые есть?
Пожилая покупательница с затянутыми в нить губами и таким же затянутым на голове платком косится на щебечущих переборчивых рукодельниц.
– Иконы надобно вышивать, остальное грех, от православия отвернулись, вот Бог и карает, – резко прокаркала она, глядя ровно перед собой.
Вроде бы и в никуда, и как бы обращаясь к веселуньям.
– А что плохого в рушнике, бабушка? – спрашивает одна из покупательниц. — Иконы всегда рушником оборачивали.
– Нет такого слова в русском православии — «рушнык», – кривит губы женщина в черном платке.
Слово «рушнык» она произносит, грубо подчеркивая «ы».
– Ой, да как же нет, что ж, по-ва-шему, полотенцем иконы украшать?! – возмущенно машет в ее сторону покупательница. – Полотенце только к кресту привязывали, как покойника несли, а на икону — рушник. И молодые на что стают? На рушник, правильно?! Не на полотенце же, – хихикнула она. – И вообще, знаете, не по-православному с указаниями к чужим людям в душу лезть.
Женщина в черном вспыхивает негодованием. Она напрягается, словно струна, чтобы выплеснуть из себя что-то мерзкое. Оно клокочет в ней так, что мне кажется, будто я это слышу. Ее губы, платок еще сильнее натягиваются, отчего она становится похожа на черный стержень.
Мне неприятно находиться рядом. Я стала слишком чувствительная к людям и слышу, как от нее исходят сгустки ненависти и злости. Но она не успевает ничего сказать в ответ. Женщина, давшая отпор, резко выставляет перед ней руку, словно припечатывая ее к месту или ставя заграждение, и выдает:
– Мне батюшка в церкви сказал, кто с нравоучениями в душу лезет, тот в ад первым идет. Гордыня это, грех великий-то!
Она как-то смешно токнула, подчеркнув «о», что все улыбнулись. Искренне так. Открыто. Глупо и цинично одновременно. Я поймала себя на том, что я, наверное, так же глупо выгляжу, стоя рядом с ними и улыбаясь в никуда. Я не осмелилась спросить о портрете Шевченко. После пережитого я все еще боюсь людей в зоне. Война научила меня держать защиту и помнить: свои здесь у каждого свои. В глаза бросились много схем с маками, цветами. Мимозы. Розы. Васильки-волошки. Ромашки. Ирисы. И огромные поля маков. Война войной, а красоту еще никто не отменял. Спасет ли мир красота, не знаю. Я знаю, что она спасает душу. А это на войне важно.
Олена Степова
Ссылка на блог автора https://allbeukraine. blogspot.com/